Ставропольский Госцдарственный университет - Кафедра экономической социальной и политической географии

Депортационные операции в СССР
Бытует мнение, что к таким мероприятиям, как депортации советская власть приступила только в 1930-е гг. На самом же деле предполагающие депортации нормативные акты датируются уже самыми первыми месяцами и годами правления большевиков, когда еще вовсю полыхала – или дотлевала – Гражданская война. Более того, депортационная политика и практика Советского Союза выросла не на пустом месте, она имела за собой весьма солидную предысторию.
Многочисленные и, как может показаться, даже хаотические насильственные перемещения миллионов советских людей имели самые серьезные демографические и экономические последствия как для регионов прибытия и выбытия, так и для страны в целом. Имели они и свою историческую и даже географическую логику, не говоря уже об организационной логистике и инфраструктуре, как правило, сосредоточенных под эгидой ОГПУ-НКВД-МВД. Только в 20-е годы и в годы коллективизации центр формирования депортационной политики был смещен в сторону ЦК компартии («Комиссия Андреева» и др.). Как правило, решения о депортации, пусть и самой ничтожной по количественному признаку, принимались на самом верху, в центре, но в определенные моменты, например, во время Гражданской или Великой Отечественной войн, уровень принятия решения мог и опускаться – до регионального или даже военно-территориального уровня (военные округа или даже фронты).
Основной единицей, можно даже сказать – ячейкой, депортационной политики СССР являлись депортационные операции. В это понятие мы вкладываем выселение строго фиксированного контингента людей, осуществляемое в фиксированные сроки и на фиксированной территории, насильственным (при непосредственном применении силы) или принудительным (под угрозой ее применения) путем и по заранее разработанному сценарию, или плану. Как правило, этот сценарий оформлен в официальные нормативные акты государственных или партийных инстанций (законы и указы, директивы и постановления, приказы и распоряжения и др.).
Депортационная операция может включать в себя как различные внутренние этапы (например, так называемые «первые эшелоны», то есть депортацию основной массы контингента, и последующие действия по дополнительному выявлению или поиску лиц, не охваченных первой волной или уклоняющихся от депортации), так и некоторые сопутствующие действия, не требующие физического контакта с депортируемым контингентом, но являющиеся составной частью операции как политического инструмента (например, административно-территориальные и топонимические репрессии или, скажем, меры по его реабилитации и репатриации).
Совокупность выделенных единичных операций часто поддается смысловой группировке по различным содержательным признакам, но в первую очередь – по признаку контингента: скажем, все разновременные депортации кулаков или все депортации немцев и т.д. Такие группировки, по существу, – это части единой операции более высокого уровня, Тем не менее, поскольку они состоят из двух или нескольких единичных депортационных операций, они и сами нуждаются в термине, и в качестве такового мы предлагаем «депортационную кампанию». Под нею мы понимаем некое сквозное единство единичных депортационных операций, объединенных общностью депортируемого контингента, но нередко разнесенных во времени, как, впрочем, и в пространстве. Классическими примерами могут послужить депортационные кампании «кулацкая ссылка» или «превентивная депортация советских немцев», осуществлявшиеся, соответственно, в 1930-1934 и 1941-1942 гг., состоявшие, каждая, из целой серии депортационных операций и растянувшейся в общей сложности на долгие годы и месяцы.
Такой подход позволяет лучше увидеть глубокое смысловое единство депортационной политики и общей внутренней политики советского государства. С группами единичных депортационных операций, сведенных в сквозную депортационную кампанию, как правило, хорошо соотносятся те или иные «политические операции», или, «политические кампании» своего времени (как, например, раскулачивание, репатриация и др.).
Данные, которыми мы располагали, позволили выявить по меньшей мере 53 сквозных депортационных кампаний и около 130 операций. Ниже следует перечень депортационных кампаний, каким он нам представляется сегодня:
I. Депортации казаков из Притеречья (1920);
II. Депортации кулаков-казаков из Семиречья (1921);
III. Депортация гуманитариев («Философские пароходы», 1922);
IV. Депортация бывших помещиков и землевладельцев (1924–1925);
V. Зачистка западных границ: финны и поляки (1929–1930);
VI. Зачистка восточных границ: корейцы (1930–1931);
VII. Кулацкая ссылка (1930–1936);
VIII. Переселение на стройки коммунизма (1932);
IX. Голодная откочевка казахов (1933);
X. Зачистка западных границ: поляки и немцы (1935–1936);
XI. Зачистка южных границ: курды по всему периметру (1937);
XII. Зачистка восточных границ: тотальная депортация корейцев и др. (1937);
XIII. Зачистка южных границ: иностранноподанные евреи и иранцы (1938);
XIV. Советизация и зачистка новых западных границ: бывшие польские и прочие иностранные граждане (1940);
XV. Зачистка северных границ: Мурманская область (1940);
XVI. Советизация и зачистка северо-западных и юго-западных границ: Прибалтика, Западная Украина, Западная Белоруссии, Молдавия (1941);
XVII. Превентивные депортации из областей РСФСР, объявленных на военном положении (1941);
XVIII. Превентивные депортации советских немцев и финнов (1941–1942);
XIX. Депортации «трудармейцев» (1942–1943);
XX. Депортации отступления: из Крыма и Северного Кавказа (весна-лето 1942);
XXI. Тотальная депортация карачаевцев (08-11.1943);
XXII. Тотальная депортация калмыков (12.1943–06.1944);
XXIII. Тотальная депортация чеченцев и ингушей (02-03.1944);
XXIV. Тотальная депортация балкарцев (03-05.1944);
XXV. Очистка Тбилиси: внутригрузинская депортация «тунеядцев» из числа курдов и азербайджанцев (25.03.1944);
XXVI. Депортация оуновцев и членов их семей (1944–1948);
XXVII. Тотальная депортация крымских татар и др. народов Крыма (05-07.1944);
XXVIII. Возвратные депортации поляков в Европейскую часть СССР (05-09.1944);
XXIX. Депортация населения из прифронтовой полосы (06.1944);
XXX. Депортации коллаборантов и членов их семей (06.1944–01.1945);
XXXI. «Наказанные конфессии»: депортации «Истинно-православные христиане» (07.1944);
XXXII. Тотальные депортации турок-месхетинцев, а также курдов, хемшинов, лазов и др. из Южной Грузии (11.1944);
XXXIII. Принудительная репатриация различных контингентов (1944–1946);
XXXIV. Интернирование и депортация гражданского немецкого населения из оккупированных стран Европы (1944–1945, 1947);
XXXV. Депортация репатриированных финнов из Ленинграда и Ленинградской области (02-03.1948);
XXXVI. Вторичная депортация контингентов, ранее депортированных из Европейской части СССР в Сибирь и Казахстан (03.1948);
XXXVII. Депортация «бандитов и бандпособников из кулаков» из Литвы (22.05.1948);
XXXVIII. Депортация греков и армян-”дашнаков” с Черноморского побережья (06.1948);
XXXIX. Депортация “тунеядцев-указников” (06.1948);
XL. Депортация курдов из отряда М. Барзани из Азербайджана (08.1948);
XLI. Депортация «бандитов и бандпособников» из кулаков из Измаильской обл. (10.1948);
XLII. Депортация «бандитов и бандпособников» из кулаков из Прибалтики (29.01.1949);
XLIII. Депортация армян-«дашнаков», турок и греков с турецким, греческим и советским гражданством или без гражданства с Черноморского побережья и из Закавказья (05-06.1949);
XLIV. Депортация «бандитов и бандпособников» из кулаков из Молдавии (06-07.1949);
XLV. Депортация кулаков и обвиненных в бандитизме из Псковской области (01.1950);
XLVI. Депортация иранцев без гражданства СССР из Грузии (03.1950);
XLVII. Депортация бывших басмачей из Таджикистана (08.1950);
XLVIII. Депортация «андерсовцев» и членов их семей (не ранее 02.1951);
XLIX. «Наказанные конфессии»: депортация последователей секты «Свидетели Иеговы» из Молдавии (04.1951);
L. Депортация кулаков из районов, аннексированных в 1939–1940 гг. (10-12.1951);
LI. Депортация «антисоветских элементов» (греков) из Грузии (12.1951);
LII. Депортация кулаков из Западной Белоруссии (03-05.1952);
LIII. «Наказанные конфессии»: депортация «иннокентьевцев» и адвентистов-реформаторов (03.1952).
Если распределение депортационных операций по хронологии и в принципе и практически возможно (несмотря на размытость некоторых важных дат), то такое же распределение сквозных депортационных операций практически невозможно, так как отдельные политические кампании проводились параллельно, а некоторые из них (например, коллективизация или репатриация) нередко длятся по несколько лет.
Масштабы принудительных миграций в СССР в 1920-1952 гг.

Источники: Полян, 2001; Полян, 2002. После того, как принудительные миграции в годы Первой мировой войны стали в России будничным инструментом внутренней политики, трудно было рассчитывать, что новая власть откажется от них как от воспитательного и принудительного метода. Тем более робкими представляются на этом фоне первые реальные попытки советской власти в жанре депортаций – рассказачивание в Терской области и в Семиречье, «разпомещивание» на Северном Кавказе и в Поволжье. Нет, жесткости новой власти было не занимать (расстрелы царской семьи, заложников, введение тюрем и лагерей «особого назначения» говорят сами за себя), но в тех случаях, когда с оппонентами следовало бы всего лишь распрощаться, более приемлемым вариантом избавления от них, вероятно, считалась добровольная эмиграция политических противников: дополнительным средством служила высылка, как это имело место и в случае с «философскими пароходами».
На протяжении второй половины 20-х гг. принудительные миграции как таковые практически не встречались – то было время интенсивных экспериментов с плановым переселением.
Такой «простой» был с лихвой компенсирован в первые же два года следующего десятилетия – годы коллективизации и кулацкой ссылки: на эти два года пришлось 35 % количества внутренних депортированных в СССР (на эти же годы пришлись и первые робкие эксперименты с зачисткой границ, но они буквально растворились в половодье кулацкой ссылки). С учетом региональных волн коллективизации, имевших место и в последующие годы, общая доля коллективизации во внутренних депортациях в СССР может быть оценена более чем в 40 %. Впервые внутренняя катастрофа СССР – голодомор 1932–1933 гг. – привел к выплеску принудительных миграций за пределы СССР (голодная откочевка казахов).
Начиная с 1935 года во весь политический рост встала проблема депортационной зачистки большей части периметра советских границ. После аннексий 1939–1940 гг. границы изменились, и на западе их потребовалось зачищать заново. Депортации этого типа доминировали вплоть до 22 июня 1941 года и составили по меньшей мере 10 % от общего числа переселенных внутри страны.
Война, конечно же, изменила все акценты. На передний план, как и во время Первой мировой, встала проблема превентивной депортации неблагонадежных лиц, благо учет и наблюдение за последними было в СССР неплохо поставлено. Через два месяца боевых действий политический аспект неблагонадежности был заменен этническим, и главной мишенью депортационных операций 1941–1942 гг. стали все советские немцы как титульная национальность страны-агрессора, к которым в 1942 году присоединили и финнов. Немцев и финнов работоспособных возрастов депортировали еще раз, поскольку они составили костяк сформированной зимой 1942 года «Трудармии». Советские румыны и венгры жили на западных окраинах и были к этому времени уже вне сферы досягаемости Кремля, а количество итальянцев в СССР было ничтожно мало: тем не менее, всех, кого еще было можно, так же депортировали, подобно немцам или финнам, но, как правило, не заранее, а непосредственно перед отступлением (в частности, из Крыма).
Ноябрем 1943 года датируется начало кампаний по тотальной депортации так называемых «наказанных народов»: к весне 1944 года были закончены операции на Северном Кавказе (карачаевцы, калмыки, чеченцы, ингуши и балкарцы), за которыми началась серия тотальных депортаций из Крыма и снова Северного Кавказа (в первую очередь, крымских татар и греков). Заметим, что в это же время начались первые депортационные операции против членов семей оуновцев (от Организации украинских националистов), а также различных контингентов коллаборантов на Северном Кавказе. Кроме того, впервые объектом депортации стала конфессиональная общность (в частности, секта «истинно-православных христиан»). В конце 1944 года был проведен ряд операций в Закавказье, в том числе тотальная депортация турок-месхетинцев (планировавшаяся на более ранние сроки).
Все это время внутренние депортации практически доминировали, но перелом произошел в конце того же 1944 года, когда началась систематическая массовая репатриации советских граждан. Она осуществлялась как с территорий, освобожденных Красной Армией, так и в порядке поступления контингентов от союзников или от поверженных противников, как в случае с финнами-ингерманландцами, эвакуированными немцами и финнами в Финляндию. За неполные 15 месяцев, начиная с середины октября 1944 года, советские органы репатриировали почти 5,3 млн. чел. – фантастическое по своей интенсивности технологичности достижение. А ведь в это же время проводились и другие депортационные акции, в том числе и международные, как депортации немецких иностранных гражданских лиц из стран Восточной и Юго-Восточной Европы (по аналогии с остарбайтерами их можно назвать «вестарбайтерами»).
В 1946–1947 гг., все затухая, продолжалась репатриация, – внутренние же депортационные кампании, вплоть до конца 1947 – начала 1948 года, не проводились. Начавшись же, они составили два потока: территориальное перераспределение ранее депортированных и продолжение политики депортационных зачисток различных приграничных зон, но главным образом – не без труда советизируемых территорий на западе страны. Основными контингентами в это время были «оуновцы», «кулаки», «бандиты и бандпособники», «антисоветские элементы», «дашнаки» и «басмачи»: совершенно новый контингент составили «тунеядцы», а также дополнительный ряд репрессированных конфессий («Свидетели Иеговы», «иннокентьевцы», адвенисты-реформаторы).
Наши подсчеты показали, что только внутренними депортациями, то есть теми, что не переплескивались через все ширящиеся границы советского государства, было охвачено не менее 5,9 млн. чел. Примерно столько же (около 6 млн.) депортированных – и на счету внешних, или международных миграций. Таким образом, всего за годы советской власти число принудительных мигрантов составило около 12 млн. чел., а с учетом компенсационных мигрантов – порядка 14,5 млн. чел. Депортации и Гражданская война в Терской области (1918–1920)
Стихийным полигоном осуществления первых советских депортаций стал Северный Кавказ, что было во многом предопределено ясно обозначившимся жестким противостоянием “белого” казачества, крестьян и союзных им осетин, с одной стороны, и «красного казачества» вместе с вайнахской безземельной беднотой, с другой . При этом вайнахи, благодаря союзу с большевиками, рассчитывали осуществить передел земель в свою пользу. Наивность этого расчета проявилась много позднее, в 1944 году, когда они сами целиком и полностью были депортированы, но поначалу все складывалось именно по вайнахскому сценарию.
С падением в 1917 году центральной имперской власти на пространстве от Сунжи до Сулака между ингушами и чеченцами, с одной стороны, и казаками (часто совместно с «союзными» им осетинами), с другой, завязалась и разыгралась упорнейшая и многокровная геополитической борьба. Каковы бы ни были главные актеры Гражданской войны на Северном Кавказе – Терско-казачье ли правительство Г. Бичерахова, Горское ли правительство Т. Чермоева – Г. Коцева, Красная ли или Белая армия, или даже эмират Узуна-Хаджи, вайнахско-казачье противостояние неизменно пребывало одной из главных пружин Гражданской войны в Терской области.
Атакующей стороной на сей раз выступали вайнахи, лелеявшие своеобразный реванш за поражение Шамиля и стремившиеся вытеснить сунженских, терских и гребенских казаков из общего ареала проживания.
Прологом к насильственному переселению казаков были налеты на их станицы. Пожалуй, первым по времени «ходом» горцев стало уничтожение ингушами станицы Фельдмаршальской в ноябре 1917 года . В январе 1918 года очередное обострение казаче-ингушских отношений привело к фактическому захвату и ограблению ингушами правобережной части Владикавказа, а в марте боевые действия между осетинами из Ольгинского и ингушами из Базоркино закончились погромом ингушами осетинского селения Батакоюрт.
Аналогичные «ходы» делались чеченцами несколько восточнее: еще в 1917 году они приступили к систематическим и разорительным набегам на немецкие колонии, русские экономии, хутора, села, слободы и даже железнодорожные станции Хасавюртовского и смежных с ним округов. В результате нападений 29 и 30 декабря 1917 года на станицы Кахановскую и Ильинскую последние были до основания разорены и сожжены. В январе 1918 года та же участь постигла и саму слободу Хасавюрт, а в сентябре 1919 года – станицу Александрийскую .
Ясно, что комфорта от совместного проживания с горцами ни у немецких колонистов, ни у русских крестьян, ни даже у привычных с ними биться казаков не возникало, а возникало мощное желание плюнуть на все и уехать. Всяческое культивирование этого желания и стало стратегией «дерусификации» края, которую и инстинктивно, и осознанно – играя на противоречиях казачества и советской власти – проводили горцы.
Решающие и роковые для казачества события произошли в 1918 году.
В феврале 1918 года в Моздоке под председательством осетинского инженера Георгия Федоровича Бичерахова (в прошлом меньшевика) состоялся первый Казаче-крестьянский съезд Терской области. В марте же 1918 года на Тереке установилась советская власть, и в апреле-мае во Владикавказе состоялся съезд Советов Терской области. Этот съезд принял первое после революции депортационное решение политической проблемы: плановому переселению подлежали четыре станицы – Тарская, Сунженская, Воронцово-Дашковская и Фельдмаршальская. Станицы и относящиеся к ним земли передавались ингушской бедноте.
Второй съезд Советов Терской области, прошедший в Моздоке с 3 по 6 июля , объявил о создании Временного Терского народного правительства , то есть поднял фактический мятеж против большевиков. Собранная Бичераховым армия насчитывала 12 тыс. штыков, но отличалась крайне слабою дисциплиной.
Еще в июне 1918 года они, казаки-бичераховцы, обменялись «любезностями» с ингушами, напав на аул Бартабос (ингуши, в свою очередь, напали на станицу Тарскую). В августе же бичераховцы открыто выступили против советской власти: 10 августа 1918 года казачий отряд полковника Соколова вместе с осетинами напал на Владикавказ и выбил оттуда большевиков, после чего начал грабить ингушей – в самом городе и в близлежащих хуторах. В военном отношении этот налет был чистой авантюрой . После восьмидневных боев – город был вторично взят большевиками и союзными им ингушами: начались расстрелы казачьих офицеров и погромы – на сей раз осетинские.
Дорого пришлось заплатить за это поражение рядовым казакам: еще до взятия Владикавказа ингуши под руководством Вассан-Гирея Джабагиева уничтожили Тарский хутор и обложили станицы Сунженскую, Тарскую и Акки-Юртовскую (Воронцово-Дашковскую) . Станицам был предъявлен ультиматум о сдаче оружия и о выселении (в двухдневный срок!) за Терек. В обмен на гарантии личной и имущественной неприкосновенности станицы его приняли, и выселение за Терек (в Моздок, а также в Архонскую, Ардонскую и некоторые другие станицы) вскоре стало свершившимся фактом . Всего переселению подлежала 1781 семья, или 10255 чел. Казачьи земли при этом оставлялись без компенсации, компенсации же – в размере 120 млн. руб. – подлежали лишь постройки, инвентарь, скот и урожай 1918 года.
Юридической основой депортации стали постановления 3-го областного съезда Терской области и Грозненского народного суда. В конце 1918 года при СНК была создана Комиссия по переселению казачьих станиц, призванная заниматься, в том числе, и «…приведением в известность имущества, оставленного ингушам» .
Станичники Тарской, отрицая свое участие в захвате Владикавказа и одновременно изнемогая от грабежей и убийств, сами обратились в начале декабря 1918 года к 5-му Съезду народов Терека с просьбой переселить их на один из участков Пятигорского отдела . Что касается Фельдмаршальской, то ее станичный круг обратился в ноябре-декабре 1918 года к Терскому народному съезду с аналогичной просьбой – «…переселить станицу, укоренить ее где-либо навсегда, т.к. мы с 16 февраля 1917 года не имеем своего убежища. Со дня погрома станицы Фельдмаршальской мы терпим нужду в одежде, белье, обуви и жилом помещении, помещаемся по квартирам по станицам: Нестеровской, Ассиновской, Троицкой, Ольгинской, Михайловской и других местах… Были захвачены у нас с землей посевы…».
Показательно (хотя и поразительно), что соседние станицы (Карабулахская, Слепцовская) ничем не пришли на помощь казакам из выселяемых станиц. Это дало современнику право с горечью утверждать, что отныне «…казачество бессильно, что его, казачества, нет, а есть отдельные станицы» .
Против казачьей ссылки выступили одни осетины: так, 5 декабря 1918 года на 5-м Съезде народов Терека, их делегат С. Такоев высказался решительно против предложения ингушей об «уничтожения чересполосицы», то есть дальнейшего выселения казаков: «Разве для того, чтобы наградить их землей, необходимо лишить земли других трудовых хлеборобов?.. Чем же виновато трудовое казачье население, что его, хотя бы и в стратегических целях, поселили здесь?.. Тот, кто требует уничтожения чересполосицы, тот, несомненно, имеет какую-то заднюю мысль» .
В докладе, произнесенном 25 сентября на Чрезвычайном Казачье-Крестьянском съезде в Моздоке, член Терского правительства Григорий Абрамович Вертепов попытался эту «заднюю мысль» сформулировать. Он обратил внимание на ту – историческую и даже геополитическую – логику и последовательность, которая просматривается в нападениях горцев (и прежде всего ингушей) на русских крестьян и казаков. После революции ингуши, никогда не слышавшие о геополитике, проявили невероятное, по-своему гениальное социальное и геополитическое чутье: “ Ингушетия, которая не имела своей государственности, но которая стоит у волшебного ключа, который отмыкает и замыкает двери Кавказа, обратила свое внимание на этот ключ. Ключ этот – город Владикавказ. И вот, “чтобы прочно овладеть им”, протянулась Владикавказская линия. Кто владеет Владикавказом, тот владеет Терской областью. <…> Подступы к этому ключу против ингушей ограждали казачьи станицы и их нужно было убрать. Проведение закона о социализации земли нужно было ингушам для уничтожения чересполосицы не на аграрной почве, а на политической. Ингуши всегда учитывали важность обладания подступами к Владикавкакзу: когда была переселена Галашевская станица, ингуши немедленно арендовали у Войска эту землю и поселили там ряд хуторов. С другой стороны Владикавказа в Длинной долине ими был поселен хутор “Длинная долина”. С начала революции ингуши усиленно стали беспокоить Тарскую и Сунженскую станицы, чтобы не дать им мирной жизни, и таким образом принудить их уйти. Далее, учитывая важность этого, ингуши первые заняли осетинскую сторону Военно-Грузинской дороги. Когда Владикавказская операция показала, что казачество бессильно, что его, казачества, нет, а есть отдельные станицы, тогда ингуши решили, что настал момент открыть себе дорогу к волшебному ключу – Владикавказу. Вот причина выселения трех станиц. Так проводится план освобождения от влияния русской культуры, и, с падением Сунжи, уничтожилось влияние на Владикавказ. …” . Или, как заметил на том же съезде Г. Бичерахов: “Ингуши поддерживали большевиков, чтобы при их помощи выполнить свою национальную задачу уничтожения чересполосицы и на округленной территории усиления своей мощи” .
24 января 1919 года ЦК РКП(б) – уже на всероссийском уровне – принял Директиву о расказачивании, одним из способов которого явилось и принудительное переселение. Еще в марте 1919 года начальник Отдела гражданского управления Донбюро С.И. Сырцов требовал направить на принудительные работы в Воронежскую губернию и др. районы всех казаков-мужчин от 18 до 55 лет. Одновременно планировалось – и даже велось! – принудительное переселение на Дон крестьян из Центральной России: в апреле 1919 года в Донскую область прибыли первые 700 переселенцев из Тверской, Череповецкой и Олонецкой губерний, по всей видимости, поголовно истребленных белоказаками.
Воцарение в феврале 1919 года на Тереке белых (на целый год) позволило изгнанным казакам возвратиться в июле 1919 года в свои родные и брошенные станицы.
Но уже в марте 1920 года, в связи с окончательным разгромом белых на Северном Кавказе, большевики с удовольствием вернулись к политике расказачивания и депортации казаков, нашедшей себе стойкого приверженца в лице С. Орджоникидзе. В знак «признательности» за поддержку горцев в борьбе с Добровольческой армией, Кавказское Бюро ВКП(б) и Политбюро ЦК ВКП(б) в Москве постановили наделить горцев землей, «не останавливаясь перед выселением станиц» . Тогда же была создана и Комиссия по переселению казаков, аналогичная Комиссии по переселению станиц образца 1918 года .
Первыми, кого стали выселять в ответ на выступления против советской власти, не могли не быть все те же самые терские казаки. 17 апреля 1920 года всех жителей трех равнинных станиц — Сунженской, Воронцово-Дашковской и Тарской (а также, по-видимому, Тарского хутора) – выселили вновь, ссылаясь при этом на вердикты 1918 года. Сюда же фактически следует добавить и жителей станицы Фельдмаршальской, сохранивших права на землю, но фактически так и не вернувшихся в нее после погрома .
Эта депортация производилась, по настоянию С. Орджоникидзе, ускоренным порядком . Для изыскания земельных участков в Пятигорском отделе (в районах Минеральных Вод и по рекам Кума и Подкумок) Владикавказский ревком направил специальную комиссию. Казакам, из страха голодной смерти просивших разрешения убрать озимые урожая 1920 года и остаться еще на год для посевной, уборки яровых и подготовки к переезду, было в этом решительно отказано, как, например, станичникам Закан-Юртовской или Тарской . Жителей тех районов, куда их вселили, обстоятельства данной депортации приводили в немалое антисоветское возбуждение .
Интересно, что репрессиям подверглись не только белые, но и красные казаки: из 9000 депортированных семей только 1500, или каждая шестая, рассматривались как «по-настоящему контрреволюционные» .
В сентябре 1920 года, узнав из оперативной сводки о занятии станицы Нестеровской белыми бандами при активной поддержке станичников, Орджоникидзе распорядился Нестеровскую и каждую следующую восставшую станицу выселить . В октябре 1920 года, по приказу Г.К. Орджоникидзе (члена Реввоенсовета Кавказского фронта), та же участь – «выселение военным порядком» – постигла жителей пяти других восставших станиц – Ермоловской, Романовской, Самашкинской, Михайловской и Калиновской . Выселяли в Донбасс и на Север Европейской части (в частности, в Архангельскую область), причем не всех, а лишь мужчин и женщин в возрасте от 18 до 50 лет (остальных переселяли тоже, но, вероятно, несколько позже и сравнительно недалеко – в хутора и другие станицы в радиусе не ближе 50 км от прежнего места проживания). В общей сложности осенью 1920 года выселили также около 9 тыс. семей (или, примерно, 45 тыс. чел.) . Самовольное возвращение выселенных казаков пресекалось .
Освободившийся земельный фонд (около 98 тыс. десятин пашни) был передан нагорной ингушской и чеченской бедноте , что лишь отчасти способствовало переселению на равнину именно «безземельных горцев». При этом вселение горцев не было таким же стремительным и решительным, как выселении казаков.
О том, что главной политической целью было не наказание казаков, а поощрение горцев свидетельствует телеграмма Сталина Ленину о положении на Северном Кавказе от 30 октября 1920 года: «Выселено в военном порядке пять станиц. Недавнее восстание казаков дало подходящий повод и облегчило выселение, земля поступила в распоряжение чеченцев…» .
Такого рода «земельная реформа» сделала горцев – на долгое время, но не навсегда – опорой режима в регионе. Режима, но не порядка, так как после выселения казаков в округе резко усилился бандитизм . К тому же это никак не помешало части из них (прежде всего проживающим собственно в горах) еще долгие годы подымать с завидной регулярностью против советской власти восстания и мятежи.
В итоге некогда компактный ареал проживания русских на Кавказе был окончательно разорван. Позднее были ликвидированы и сами казачьи округа (Сунженский, Казачий, Зеленчукский и Ардонский) как административные единицы, а для снятия напряженности между осетинами и ингушами оба народа были объединены в составе Горской республики, провозглашенной в ноябре 1920 года и образованной 16 апреля 1921 года.
Весьма примечательно, что уже тогда, в самые первые советские депортации, в ходу уже были и топонимические репрессии. Если станица не разрушалась, а просто высылалась, то ей присваивался статус аула и давалось новое название. Например, по Назрановскому округу: станица Сунженская была переименована в аул Акки-Юрт, Воронцовско-Дашковская — в Таузен-Юрт, Тарская — в Ангушт, Тарский хутор — в Шолхи, Фельдмаршальская — в Алхасте (по Чеченскому округу: станицу Михайловскую переименовали в аул Асланбек, Самашкинскую — в Самашки, Романовскую — в Закан-Юрт, Ермоловскую — в Алхан-Юрт) . Расказачивание и депортации казаков в Семиречье
Весной и летом голодного 1921 года — в ходе реформы землеустройства, фактически проводившейся под лозунгом борьбы с “кулацким шовинизмом” и ликвидации неравноправных отношений между пришлым европейским и коренным населением (первых рассматривали как исторических “обидчиков” вторых), – состоялось выселение зажиточных русских крестьян-казаков из Семиречья. Последние расселились в Семиреченской, Сыр-Дарьинской, Ферганской и Самаркандской областях сравнительно недавно – в 1906-1912 гг., в ходе столыпинской аграрной реформы, когда в Туркестан было переселено 438 тыс. семей. В Семиречье они основали около 300 крестьянских и казачьих поселков, нередко практикуя при этом самозахват лучших земель.
Постановления Политбюро ЦК РКП(б) от 29 июня и от 5 декабря 1920 года по этому вопросу предусматривали систему высылки и даже отправки кулаков в концентрационные лагеря “карательным порядком”, но все же не на контингентной, а на индивидуальной основе.
Инициатор всей этой кампании Г.И. Сафаров был содокладчиком Сталина по национальному вопросу на X съезде РКП(б), состоявшемся в марте 1921 года: говоря о земельной реформе в Туркестане, он с гордостью упомянул и о высылке целых кулацких поселков. Первая документированная высылка состоялась 16 апреля 1921 года из с. Высокое Чимкентского уезда Сыр-Дарьинской области: соответствующая “комиссия по расслоению (Sic! – Авт.)“ выслала тогда более 20 семей. Высылали их, как правило, за пределы Туркестанского края, официально почему-то в Калужскую губ., куда, разумеется, в то время никто и доехать не мог .
Несмотря на тысячи километров, отделяющие Притеречье от Семиречья, между депортациями в обоих регионах есть одна существенная общность: обе они были направлены против компактных ареалов расселения казачества – наименее лояльной Советской власти части русского населения, к тому же проживающей на двух южных окраинах государства и неплохо владеющее всеми видами личного оружия. Высылки за границу и депортация помещиков и землевладельцев (1922-1925)
Не менее чужими новой власти были интеллигенты и интеллектуалы, не скрывающие своей внутренней свободы и явно, чуть ли не органически неспособные к решению любых, колеблющихся с курсом партии, политических задач и выполнению социальных заказов.
В этом – политический смысл следующей по времени депортации, состоявшейся осенью 1922 года. Тогда два парохода, впоследствии прозванные “философскими”, доставили из Петрограда в Германию (Штеттин) около 50 выдающихся российских гуманитариев (вместе с членами их семей — примерно 115 чел.) . Это был первый в советской истории пример коллективной (хотя и не контингентной) массовой международной принудительной миграции.
По всей видимости, к пассажирам этих кораблей был применен Декрет ВЦИК “Об административной высылке” от 10 августа 1922 года, предусматривавший три вида высылки из данной местности как альтернативные аресту меры изоляции: а) высылку с воспрещением проживания в других определенных пунктах РСФСР, б) высылку в определенные местности РСФСР и в) высылку за границу. Срок высылки — в интервале от 2 месяцев до 3 лет. Решение о высылке принималось в индивидуальном порядке , а высланные в пределы РСФСР поступали под надзор местного органа ГПУ, который определял конкретное местожительство высланного (где тот должен был регистрироваться каждые три дня). Согласно изданному в октябре того же года дополнению к этому декрету, специальной комиссии при НКВД предоставлялось право не только высылать некоторые категории граждан (в частности, деятелей антисоветских политических партий), но и заключать их в лагеря принудительных работ на те же сроки .
Следующая кампания – по выселению помещиков и землевладельцев – развернулась в середине 20-х годов. Инициатором этой своего рода «мини-коллективизации» выступил нарком земледелия Смирнов, 31 мая 1924 года издавший Циркуляр № 370/166, предписывавший выселение всех бывших помещиков и крупных землевладельцев из их бывших имений. Вместе с тем реализация этого циркуляра явно сталкивалась с немалыми трудностями, в результате чего Смирнов 28 ноября 1924 года разослал в 70 адресов новый циркуляр (за № 2887), пеняющий на то, что на местах недостаточно прониклись императивным духом первого циркуляра и требующий закончить всю эту работу к завершению уборочной 1925 года.
Этот второй циркуляр определял следующие параметры депортации. Она осуществлялась в административном порядке и без каких бы то ни было расходов и компенсаций со стороны правительства. Формально выселению подлежали – «все крупные помещики и крупные землевладельцы, пользующиеся землей в бывших своих имениях единолично или в составе артелей, не оформившие при этом своих прав». В случае же, если таковые права были все-таки оформлены («всеми правдами и неправдами», как сказано в циркуляре), то и таких умников все равно надлежало выселять из их бывших имений. Как? – а очень просто, по-советски: «используя для этого все находящиеся в Вашем распоряжении средства». Оставшиеся же после депортации земли и постройки брались на учет Отделами Госземимущества и использовались в соответствии с последующими директивами Наркомзема.
Но ведь землей владели и бывшие крепостные бывших помещиков – крестьяне! Это учтено: «Выселение не должно касаться крестьян, приобретших в дореволюционное время земли через бывший Крестьянский Поземельный Банк с рассрочкой платежа и по нормам Устава этого банка, пользующихся в настоящее время землей по трудовой норме». В то же время выселению подлежат те из крестьянских хозяйств, «…которые по своим размерам и средствам эксплуатации было сходно с помещичьим хозяйством, которые сами на земле не работали и не снискали себе благожелательного отношения крестьян» (это «неснискание благожелательного отношения» завистников – цветы с того же правового поля, что и ранее уже упомянутые «правды и неправды» или «все средства»!). Впрочем, и для «помещиков» благородным Наркомземом оставлена лазейка: «В исключительных случаях, когда хозяйство бывшего помещика представляет из себя большую агрикультурную ценность и не превышает допустимых в данном районе размеров показательных трудовых хозяйств, а сам владелец совершенно порвал со своим прошлым и пользуется симпатией окружающих крестьян, – он может быть оставлен, но всякий раз с особого распоряжения Наркомзема» .
Никаких иных репрессий к выселяемым, кроме конфискации и собственно выселения, не предусматривалось. Более того, за ними признавалось право наделения землей в местах вселения, но с соблюдением определенной классовой дистанции и в этом вопросе: если выселяемые кулаки были вправе претендовать на наделение землей в любой другой губернии, кроме собственной, то помещики – не во всех, а лишь в тех губерниях, где вовсе не имелось поместных владений (по существу, это означало Сибирь). Так что, социально-далекие эксплуататоры из «бывших» (помещики) и из «новых» (кулаки) на одну доску не ставились: на всякий случай и между ними при «раскулачивании» проведена межа.
Циркуляр предлагался к неуклонному исполнению и предусматривал ежемесячные сводки с мест по выселению помещиков, каковые нам до сего времени в архивах не встречались. Весной 1925 года описанная политика Наркомзема была подкреплена авторитетом ЦИК и СНК СССР, 25 марта 1925 года издавшего соответствующее Постановление «О лишении бывших помещиков на землепользование и проживание в принадлежавших им до Октябрьской социалистической революции хозяйствах». Но о крайне низкой эффективности принятых мер неплохо говорит следующая статистика: из 33 намеченных к выселению в Сибирь хозяйств бывших помещиков Терского округа, среди которых только одно «пользовалось симпатиями крестьян», только одно (то же самое) признано культурным и еще два полукультурными, в действительности выселено было 10 хозяйств, а по отношению к 22 другим решения о выселении отменили . В то же время в соседнем Дагестане было выселено 58 бывших землевладельцев, у которых было конфисковано до 50 тыс. га земли и инвентарь на 1,5 млн. руб.
Вопрос о выселении «бывших помещиков» в середине 20-х гг. относится к числу практически неизученных, – может быть, в силу своей статистической ничтожности. Однако как исторический феномен это выселение в высшей степени симптоматично – в том числе и временем своего проведения: кулакам давали понять, что «новая экономическая политика» не вечна. К тому же это выселение носило отнюдь не региональный, а, судя по всему, всесоюзный характер. В частности, оно зафиксировано в Дагестане, а также в АССР Немцев Поволжья, где проводилось в 1926 году .
Сведения о других принудительных миграциях в 1920-е гг., и особенно за их первую половину, более чем отрывочны. Как правило, они носили местный, внутрирегиональный характер. Так, например, известно, что часть населения горско-еврейских аулов в Дагестане и Азербайджане была принудительно "спущена" в Дербент и Кубу, что начался активный процесс вытеснения армянского населения из Тифлиса и т.д.
Иными сведениями о депортациях или насильственных переселениях в СССР в 1920-е годы, вплоть до начала коллективизации, мы не располагаем.