Проблема русских на Северном Кавказе назревала уже несколько десятилетий. На феноменологическом уровне она проявляется в заметных темпах миграции из региона русского населения, который в Чечне, Ингушетии и Дагестане приобрел характер массового исхода. Уход русских из региона сопровождается долгосрочной стагнацией ключевых сфер экономики, а поэтому потерей также и значительной части продвинутой в профессиональном плане, трудоспособной и мобильной части автохтонных народов. Однако реально организованной системы мер по удержанию этой части населения не предпринимается ни в одной из республик. Одним из способов интерпретации этого противоречия является анализ дискурса по этой проблеме.
В современном гуманитарном знании, в контексте идей постмодернизма, под понятием дискурс понимается специфическая для конкретного социума (культуры) языковая реальность, конструирующая определенный социальный порядок, определяющая социальные феномены в определенных категориях, наделяющая их социальными смыслами . Специально сделаем акцент на замечании известного французского структуралиста М. Фуко о том, что дискурс никогда не является зеркальным отражением действительности: «Дискурс, скорее, следует понимать, как насилие (уточним: как речевое насилие – Г.Д.), которое мы совершаем над вещами, во всяком случае – как некую практику, которую мы им навязываем» .
Знакомство с достаточно обширной региональной публицистической и научно-публицистической литературой позволяет выявить несколько переплетающихся сюжетов дискурса по проблеме исхода русских:
• рассмотрение имперского прошлого исторического взаимодействия русского и кавказских народов, лейтмотивом которого является идея необходимого материального возмещения со стороны государства утрат, понесенных кавказскими народами. (Здесь возникает оппозиция – сильный милитаризированный имперский (советский) центр и гордые, свободные, насильственно подчиненные, но не смирившиеся народы);
• критическое отношение к советскому опыту строительства экономики в северокавказских республиках;
• противопоставление повседневной, строго регламентированной культуры быта кавказцев и маргинального в культурном отношении, деградирующего русского населения.
Данные сюжеты логически связаны между собой: акцентирование внимания на насильственном покорении народов региона и огромных утратах, понесенных ими в связи с присоединением к России, проецируется на вопросы об исторической «цене» таких потерь и культурном потенциале завоевателей.
Центральным сюжетом северокавказского дискурса, задающего ракурс рассмотрения русской проблемы в регионе, является критика советского модернизационного проекта. Отрицание необходимости воссоздания и поддержания индустриальной основы для модернизации республик влечет умеренно-позитивное отношение к исходу русского населения из региона.
Отличительными характеристиками русской ментальности, позволившими в условиях общества с минимальным объемом совокупного прибавочного продукта, совершить модернизационный рывок, являются комплекс нестяжательства и аскезы, обеспечивший необходимый уровень накопления капитала, а также патерналистские и соборные черты, выступившие основанием для использования мобилизационных технологий, нацеленных на индустриализацию. Индустриализация как ядро модернизационного проекта осуществлялась за счет ограничения потребления, подчинения сельского хозяйства задачам создания промышленности, что и позволило расширить накопление в промышленной сфере.
Модель советского модернизационного проекта в деятельности и целевых установках официальной и оппозиционной этноэлитах заменяется другими проективными моделями. Их общей сущностной чертой является нацеленность на поиск непроизводственных источников доходов. В этом качестве выступает технология извлечения ренты из геополитического положения региона, манипуляция межэтническими отношениями, перевод капитала в коммерческую и вино-водочную сферы.
Непригодность для Северного Кавказа апробированной советской модели модернизации утверждается за счет осмысления неприемлемости хозяйственного этноса русских и акцентирование внимания на непривлекательности повседневного быта русского маргинального слоя населения, оставшегося в республиках Северного Кавказа.
Рассмотрение проблемы неэффективности социально-экономической политики республиканских этноэлит переводится в русло обсуждения противоположности ментальности русской и кавказских культур. При этом осуществляется утверждение превосходства кавказских культур над русской в бинарной оппозиции маскулинности – феминности, манипулятивно используя сам термин феминности не в смысле строго научного понятия, а в обыденно-уничижительной коннотации.
Важная роль в регулировании «русского вопроса» в северокавказском регионе принадлежит всестороннему осмыслению сложившейся ситуации, осознанию его не этнического содержания. Однако вместо этого в северокавказском поле духовного производства распространен другой подход, нацеленный на акцентирование сюжетов, способствующих расширению межэтнической дистанции. Продуцирование идей в этом направлении, бесспорно, укрепляет этнические границы и способствует накоплению потенциала межэтнической напряженности, а также тормозит социокультурную динамику народов региона. Тем самым, профессиональная деятельность представителей почвеннического направления этнических интеллектуальных кругов направлена на разрушение достигнутых в советский период результатов модернизации кавказских социумов.
Рационализация уничижительной критики характеристик повседневной бытовой культуры русских в регионе (не зависимо от степени их соответствия реальности) позволяет определить ее доминирующий мотив – компенсаторно-защитная реакция на те проблемы, с которыми столкнулись северокавказские республики в ситуации «шоковой терапии» 90-х годов. Для представителей политических элит (официальных и неофициальных) этот сюжет дискурса позволяет обосновать позицию силового шантажа по отношению к центру. Для значительной части потенциально активного кавказского населения это восприятие действительности позволяет обрести уверенность в принятии решения о «путешествии в русские», поскольку выезд из стагнирующих депрессивных регионов Северного Кавказа становится насущной необходимостью. Но в наибольшей степени этот сюжет дискурса необходим для самой почвеннически настроенной интеллектуальной элиты. Ее почвенничество, сакрализованное отношение к традиции превращается в навязывание этничности для индивида.
«Прорастание зерен» советского модернизационного проекта в форме урбанизации, достигательных установок у определенной части молодежи, ее ориентированность на современные формы трудовой активности и информационные технологии – все это ломает социальные взаимодействия, контролирующиеся традиционной культурой (межпоколенческие взаимодействия и роли, гендерный ролевой репертуар и др.). В этих условиях функция этнической социализации в большей степени концентрируется в профессиональной деятельности этнической интеллигенции.
Усилия, направленные на поддержание и укрепление этнических границ, задают «прокрустово ложе» социализации индивида. Самоутверждение личности происходит не в реализации собственного потенциала, а в представлении культуры. Но если сегодняшние достижения культуры народа не блестящие, о чем свидетельствует стагнация экономики, низкий уровень жизни значительной части населения, то компенсировать это можно, актуализируя архитипический комплекс маскулинности. Его и поддерживают идеологи-почвенники. Для них самих эта деятельность имеет также огромный компенсаторно-практический смысл – утвердить свою значимость в этнической культуре, затушевывая профессиональную неконкурентоспособность.
Та часть интеллектуальной элиты народов, которая занята созидательным трудом – образованием, медициной, наукой и др., – не нуждается в такого рода компенсации и поэтому ориентирована на российскую культуру, к которой сама и принадлежит. Для ее представителей этничность – личностный выбор, свои собственные частные характеристики, внутренний мир. Профессиональная (т.е. индивидуально-личностная) недостаточная успешность требует опоры на групповые роли, их поддержки в качестве наиболее значимых и ценностных. Это – давно известная стратегия, важный элемент которой – осознание собственной ограниченности. Выявленная мотивация конструирования дискурса по русской проблематике представителями этнических интеллектуально-идеологических групп, которые есть в каждой из республик, не снимает с них ответственности, напротив, требует ее озвучивания.